ТОКИО, 26 мая. /ТАСС/. Российский рыболовный траулер "Амур" был направлен в порт города Момбэцу префектуры Хоккайдо на севере Японии после столкновения с японской рыболовной шхуной "Хокко-мару 8" в Охотском море. Об этом говорится в сообщении, опубликованном в среду на странице в Facebook посольства России в Японии.
"Со своей стороны посольство и генконсульство России в Саппоро окажут все необходимое содействие россиянам, находившимся на борту судна "Амур", которое в сопровождении корабля Управления безопасности на море Японии было направлено в порт Момбэцу, - подчеркивается в заявлении диппредставительства. - В Управлении рыболовства Японии нам подтвердили сообщения СМИ о том, что 26 мая около 6 утра по японскому времени (около 00:00 мск) в Охотском море в 23 км от порта Момбэцу произошло столкновение российского среднего рыболовного траулера "Амур" (порт приписки Невельск) с японской рыболовной шхуной "Хокко-мару 8". Японская сторона утверждает, что инцидент имел место в территориальном море Японии".
В посольстве также сообщили, что, "по имеющимся на настоящий момент данным, в результате аварии погибли три японских рыбака". "Глубоко сожалеем о случившемся. Выражаем искренние соболезнования родным и близким погибших. Находимся в постоянном контакте с японской стороной, уточняем все обстоятельства происшествия. Исходим из того, что оно будет объективно и непредвзято расследовано компетентными органами", - заявили в диппредставительстве.
В Южно-Сахалинске состоялось заседание Сахалинского рыбохозяйственного совета (СРХС), на котором утвердили стратегию лососевого промысла на 2021 год. Документ продирался через дебри заседания практически так же тяжело, как красная рыба поднимается по горной реке на нерест — восторга ситуация с рыбой, как и вынужденные ограничения ее добычи, не вызывали ни у кого. А события в отрасли, не скрывал замдиректора сахалинского филиала ВНИРО (СахНИРО) Виктор Лапко, напоминают катастрофу — столь низких подходов горбуши, которая некогда была самым массовым лососем в водах острова, он не помнит за последние годы или даже десятилетия.
— Если итоговая величина по горбуше — 9,7 тысячи тонн, то по кете — 33 с небольшим тысячи. Объемы подхода кеты втрое превышает подходы горбуши, такая ситуация второй год, и дисбаланс в сторону кеты усугубляется. Это, на мой взгляд, очень красноречивый факт, который свидетельствует о том, что состояние популяции горбуши близко к катастрофическому. Особенно популяции на Сахалине в нечетные года. В отношении острова прогнозные цифры составляют всего две тысячи тонн — такого рекорда за последние годы или даже десятилетия я не помню, — выступил представитель науки. В ближайшие годы просвета на этом фронте, добавил он, не видно.
Суровые времена требуют суровых решений — в этом году, прозвучало на совете, не будет промысла на юго-западе Сахалина, в заливах Анива и Терпения, а на остальных участках сахалинского побережья промысел ждут ограничения. В восточно-сахалинской подзоне длина неводов будет ограничена 1,5 километра (официального приказа от Минсельхоза пока нет), а на юго-восточном и северо-восточном Сахалине (кроме участка от реки Сима до Долинки — там откроют в привычные сроки) открывать добычу будут после заполнения "реперных рек" как минимум на 50%.
Кроме того, запрещен будет промысел рыбы на острове Шумшу — это сделано для снижения нагрузки на лососей, которые идут нереститься на Камчатку. В первую очередь — знаковой для полуострова чавычи.
Для удовлетворения нужд коренных жителей Сахалина, которым рыба нужна почти как воздух, в заливе Терпения и на северо-востоке Сахалина будут определены двухнедельные периоды для открытия промысла — им предлагают начать лов с 1 августа. Идея вызвала у представителей коренных народов недовольство — они хотели бы добывать пораньше, так как в августе подходы красной рыбы значительно сокращаются. В целом, ситуация с ограничениями вызывала у представительницы коренных народов из Поронайска бурное недовольство — залив Терпения постоянно закрыт, но рыбы больше не становится.
— Мы остались без горбуши, мы остались без кеты, мойва в этом году не пришла — раньше хоть какой-то бюджет можно было на ней поднять. У нас в Поронайске рыбная отрасль — основная. А все заводы стоят, мы все банкроты, мы стоим на социалке. Почему вы не боретесь с браконьерами на Поронае? Вы нам не разрешаете, а им разрешаете, — горячо выступила жительница Поронайска Любовь Курмангужинова. Ее поддержал зампред Антон Зайцев — решения, заметил он, должны приниматься в интересах людей и, насколько это возможно, экономики.
Виктор Лапко парировал, что добывать рыбу в заливе Терпения по-хорошему вообще надо запретить — ведь даже полный возврат горбуши в соответствии с существующими прогнозами не обеспечить заполнения нерестилищ. Но наука идет коренным сахалинцам навстречу и разрешает им ловить хоть что-то.
Выступление представительницы КМНС и развернувшаяся полемика произвела эффект волны, сносящей хлипкую плотину. Выступал представитель ассоциации рыбоводных заводов Кирилл Проскуряков, который не принимал ставшие уже традиционными претензий к этим предприятиям, рыбопромышленники, которые не понимали, почему все происходит так, а не иначе. Особенно продолжительным и эмоциональным стало выступление Владимира Смирнова из ассоциации устойчивого развития северо-востока Сахалина — он выступал против запретов, пропускных дней и неопределенности с промыслом. Подробно о его позиции Sakh.com уже рассказывал в отдельном материале.
Но какой бы ни была ситуация и отношение к ней, особенного выбора у участников СРХС не было — за все основные решения ранее уже проголосовали в ходе Дальневосточного совета. В результате всего с тремя голосами против стратегия оказалась утверждена. Выходя из зала, промышленники сокрушались, что решения по всем ключевым моментам были приняты еще в апреле. А сейчас — просто еще раз формально подтверждены. Теперь, опираясь на научные рекомендации и рамочные документы-правила, конкретные места, объемы и запреты будет устанавливать комиссия по регулированию промысла анадромных видов рыб.
From unappetizing “fishbricks” to cultural darlings, the 1950s convenience food has enjoyed a winning streak—no less so than during the COVID-19 pandemic.
There are many curious facts about fish sticks. The invention of this frozen food warranted a US patent number, for instance: US2724651A. The record number of them stacked into a tower is 74. And, every year, a factory in Germany reportedly produces enough fish sticks to circle the Earth four times.
But the most peculiar thing about fish sticks may be their mere existence. They debuted on October 2, 1953, when General Foods released them under the Birds Eye label. The breaded curiosities were part of a lineup of newly introduced rectangular foods, which included chicken sticks, ham sticks, veal sticks, eggplant sticks, and dried lima bean sticks. Only the fish stick survived. More than that, it thrived. In a world in which many people are wary of seafood, the fish stick spread even behind the Iron Curtain of the Cold War.
Beloved by some, merely tolerated by others, the fish stick became ubiquitous—as much an inevitable food rite of passage for kids as a cultural icon. There’s an entire South Park episode devoted to riffing off the term fish stick, and the artist Banksy featured the food in a 2008 exhibit. When Queen Elizabeth II celebrated her 90th birthday in 2016, Birds Eye presented her with a sandwich valued at US $257 that included blanched asparagus, saffron mayonnaise, edible flowers, caviar, and—most prominently—gold leaf–encrusted fish sticks.
A British advertisement for Smedley’s fish sticks appears in 1957, four years after the frozen food was unveiled by Birds Eye. Photo by Neil Baylis/Alamy Stock Photo
To explain why the fish stick became successful, there’s probably no better guide than Paul Josephson, the self-described “Mr. Fish Stick.” Josephson teaches Russian and Soviet history at Colby College in Maine, but his research interests are wide ranging (think sports bras, aluminum cans, and speed bumps). In 2008, he penned what is still the defining scholarly paper on fish sticks. That research required him to get information from seafood companies, which proved unexpectedly challenging. “In some ways, it was easier to get into Soviet archives having to do with nuclear bombs,” he recalls.
Josephson dislikes fish sticks. Even as a kid, he didn’t understand why they were so popular. “I found them dry,” he says. Putting aside personal preference, Josephson insists that the world didn’t ask for fish sticks. “No one ever demanded them.”
Instead, the fish stick solved a problem that had been created by technology: too much fish. Stronger diesel engines, bigger boats, and new materials increased catches after the Second World War. Fishers began scooping up more fish than ever before, says Josephson. To keep them from spoiling, fish were skinned, gutted, deboned, and frozen on board.
Frozen food, however, had a terrible reputation. Early freezers chilled meat and vegetables slowly, causing the formation of large ice crystals that turned food mushy upon defrosting.
That all changed in the 1920s, when entrepreneur Clarence Birdseye developed a novel freezing technique, in which food was placed between metal plates chilled to at least -30 °C. Food froze so quickly that the dreaded ice crystals couldn’t form. But when used on fish, the method created large blocks of intermingled fillets that, when pried apart, tore into “mangled, unappetizing chunks,” wrote Josephson. The fishing industry tried selling the blocks whole, as fishbricks. These were packaged like blocks of ice cream, with the idea that a housewife could chop off however much fish she wanted that day. But supermarkets had little luck selling the unwieldy bricks, and many stores even lacked adequate freezer space to display them.
Success came when the bricks were cut into standardized sticks. In a process that has remained essentially unchanged, factories run the frozen fish blocks through an X-ray machine to ensure they’re bone-free, then use bandsaws to cut them into slices. These “fingers” are dumped into a batter of egg, flour, salt, and spices, and then breaded. Afterward, they’re briefly tossed into hot oil to set the coating. The whole process takes about 20 minutes, during which the fish remains frozen, even when dunked in the deep fryer.
Production line workers inspect fish sticks as they speed down a conveyor belt. The process of slicing, battering, and frying the frozen food has remained virtually unchanged since the 1950s. Photo by RGB Ventures/SuperStock/Alamy Stock Photo
In 1953, 13 companies produced 3.4 million kilograms of fish sticks. A year later, four million kilograms were produced by another 55 companies. This surge in popularity was partly due to a marketing push that stressed the convenience of the new food: “no bones, no waste, no smell, no fuss,” as one Birds Eye advertisement proclaimed.
The appeal of fish sticks is somewhat paradoxical. They contain fish, but only that with the mildest flavor—and that fish has been dressed up to resemble chicken tenders.
The battered disguise may be needed because, at least in North America, seafood has often been second-tier. “We’ve mostly considered the eating of fish to be beneath our aspirations,” writes chef and author Barton Seaver in American Seafood. Traditionally, fish was associated with sacrifice and penance—food to eat when meat was unaffordable or, if you were Catholic, to eat on the many days when red meat is verboten. Fish also spoils fast, smells bad, and contains sharp bones that pose a choking hazard.
The advent of fish sticks made eating fish easier and more palatable for the seafood wary. “You can almost pretend that it isn’t fish,” says Ingo Heidbrink, a maritime historian at Old Dominion University in Virginia. In his native Germany, where a reported seven million people eat fish sticks at least once a week, companies changed the fish at least three times since its introduction, from cod to pollock to Alaska pollock, a distinct species. “Consumers didn’t seem to notice,” says Heidbrink.
A 1964 advertisement for Birds Eye fish fingers, as the battered convenience food is known in the United Kingdom.
Josephson calls fish sticks “the ocean’s hot dogs.” Served as casseroles or alongside mashed potatoes, they quickly became standby meals for school lunches and family dinners. During the pandemic, demand has risen—in some countries reportedly by up to 50 percent—as families stock up on convenience foods during lockdowns.
Surprisingly, fish sticks are fairly sustainable. Today, most contain Alaska pollock, which is largely sourced from well-managed fisheries, says Jack Clarke, a sustainable seafood advocate at the United Kingdom–based Marine Conservation Society. The climate impact of fish sticks is small, too. “I was surprised at how low it was,” says Brandi McKuin, a postdoctoral researcher at the University of California, Santa Cruz, who recently studied Alaska pollock products. Each kilogram of fish sticks produces about 1.3 kilograms of carbon dioxide, which “rivals the climate impact of tofu,” she says. Beef, by comparison, produces over 100 times that amount of carbon dioxide per kilogram.
But not everyone seems confident about what exactly they’re eating when they consume the breaded fish. In the United Kingdom, where fish sticks are known as fish fingers, a survey revealed that one in five young adults believes they are actually the fingers of fish.